Ольга Захарова: Любовь – это прежде всего огромная сила, это та энергия, которая движет миром

Бывший врач, а ныне режиссер, директор и худрук – беседуем с Ольгой Захаровой после ее очередной премьеры. И не только о театре.

– Ваша новая постановка «Сеченов» – спектакль о любви. Что это такое за чувство для Вас лично?

– Любовь – это прежде всего огромная сила, это та энергия, которая движет миром. Лично для меня любовь – это борьба. Перманентная, беспощадная борьба между желанием и невозможностью. Между идеалом и реальностью. Это борьба за право быть вместе, за право быть собой, за право на эту самую любовь. Это как атомный взрыв в сердце. И после этого взрыва ты уже никогда не будешь прежним. Тебя разрывает на части, и ты пытаешься собрать себя заново. А вот этот процесс сборки и есть самое интересное. В «Сеченове» мы говорим о разных проявлениях любви. О любви к знаниям, которая толкала ученого на неустанные поиски истины. О любви к женщине, которая давала ему силы ломать преграды и идти против мира. В общем, любовь – это сложное, многогранное чувство. И я надеюсь, что наш спектакль поможет зрителям задуматься о том, что значит любовь для них лично.

– Как можно театральным языком рассказать о человеке, его чувствах, чаяниях и надеждах?

– Знаете, театр – это ведь как разговор. И чтобы этот разговор получился честным и интересным, нужно, прежде всего, любить человека. Любить его со всеми его странностями, противоречиями, слабостями и сильными сторонами. И рассказывать о нем нужно не напрямую, а через детали, через нюансы, через какие-то маленькие, но очень важные проявления характера в его поступках. Именно в этих мелочах и проявляется его истинная сущность.

Чувства…Чувства – это ведь не что-то абстрактное. Это то, что мы переживаем каждый день. Радость, грусть, страх, любовь. Важно показать, как эти чувства проявляются в конкретных ситуациях, как они влияют на поступки человека. Не говорить прямо в лоб, а дать зрителю возможность самому додумать, дофантазировать, почувствовать. Показывать чувства – это пошлость. Нужно показать их противоположность, их изнанку. Через отрицание, через крик, через тишину. Разрушить привычные связи, заставить зрителя сомневаться в том, что он видит. И только тогда, возможно, он что-то почувствует. Что-то настоящее.

Надежды – это то, что дает нам силы жить дальше. И здесь важно быть честным. Показывать не только светлую сторону, но и сомнения, разочарования, страх перед будущим. Театр – это ведь не про идеальных героев, а про живых людей. С их сильными и слабыми сторонами, с их взлетами и падениями. И если нам удастся создать на сцене такого человека, в которого зритель поверит, которому он будет сопереживать, тогда, я думаю, мы сможем рассказать о самом главном. О том, что значит быть человеком.

И еще. Важно слушать актеров. У них тоже есть свои чувства, свои мысли, свои переживания. И если нам удастся найти общий язык, создать атмосферу доверия и сотрудничества, то на сцене может родиться настоящее чудо. Театр – это про вопросы. И если после спектакля зритель выходит с этими вопросами, значит, все было не зря.

– История, имею в виду театральную, через биографию или биография через историю?

– Так… Это сродни попытке выяснить, что важнее, свет или тень. Одно без другого просто не существует. Без пауз нет мелодии, а без звуков – тишина. Нет ответа. Да и не нужно его искать. Просто пересказать биографию – это не театр. Театр – это всегда интерпретация, это всегда попытка понять, что стояло за поступками человека, что им двигало, какие вопросы он задавал себе и миру.

Биография, что это вообще такое? Набор фактов, дат, событий? Настоящая биография – она внутри. Внутри человека и внутри этого… Вот этого всего мира. Так что театр – это не иллюстрация к биографии, а попытка вскрыть ее, залезть под кожу, увидеть то, что скрыто. Не то, что он делал, а почему он это делал. Так что биография – это лишь отправная точка. А дальше начинается безумие. Игра, в которую мы вовлекаем зрителя с первой минуты. И только в этом бурлении можно найти что-то похожее на правду.

И спектакль… Это не только про Сеченова. Это про нас. Про наши страхи, про наши сомнения, про нашу боль. Сеченов – это повод поговорить об этом.

– Сеченов был убежденным материалистом – это Ваши слова. А сами Вы материалист или идеалист?

– Это не мои слова, а исторический факт. Весь его труд, «Рефлексы головного мозга», который перевернул мировоззрение людей, именно об этом. Я – в театре. Театр – это иллюзия. Это игра света и тени, это мир, созданный из ничего. Материалист я или идеалист? Да какая разница. Я создаю миры. Я оживляю мертвых. Я заставляю зрителей плакать и смеяться. И для этого мне не нужны никакие ярлыки. Я пытаюсь нащупать что-то настоящее, что-то, что выходит за рамки материи и сознания. И если для этого нужно быть одновременно материалистом и идеалистом, то я буду ими. Хотя, конечно, я тоже живу в реальном мире и понимаю, что без материального никуда. Но для меня главное – это человек, его душа, его чувства, его стремления. Именно поэтому я занимаюсь театром. Потому что театр – это искусство, которое обращено к душе человека, которое помогает ему лучше понять себя и мир вокруг. Так что, если говорить о материализме и идеализме, то для меня это не взаимоисключающие понятия, а скорее дополняющие друг друга. И одно без другого не может существовать. Ведь даже самый убежденный материалист, я думаю, в глубине души верит во что-то большее, чем просто в материю. Иначе зачем ему жить, зачем ему творить, зачем ему стремиться к чему-то?

– У Вас три высших, если я правильно нашел, зачем вам столько? И что пошло не так с медициной, что вы переключились на театр?

– Да, вы все правильно нашли в интернете (смеется). Ну знаете, я всегда была очень любопытным человеком, мне все было интересно. Что касается медицины – не могу сказать, что там что-то пошло не так. В 27 лет я работала заместителем главного врача по лечебно-консультативной работе, на третьем курсе я собрала материалы на половину диссертации. Я очень благодарна своему медицинскому образованию. Оно научило меня внимательности, сочувствию, умению видеть человека целиком. Эти качества очень важны и в театре. Три высших… Это не про количество. Это про поиск. Про попытку вырваться из границ. Это не про образование – это про путь, про путь к себе.

Так что я бы не сказала, что я переключилась на театр. Скорее, это был естественный процесс, закономерный этап моей жизни. Я поняла, что именно здесь я могу реализовать себя в полной мере, принести пользу людям и получить от этого удовольствие. Медицина и театр – это не два разных мира, а две стороны одной медали. Медицина лечит тело, театр – душу. Главное – я ни о чем не жалею. Идти вперед, ломать стереотипы и не бояться быть собой. Только тогда ты будешь собой и сможешь создать что-то настоящее.

– Рефлексотерапевт и режиссер – что у них общего?

– Общее… Боль. И там, и там ты имеешь дело с болью. Физической или душевной – не важно. Главное – нащупать точку, надавить на нее, чтобы запустить процесс. Театр – это тоже рефлексы. Ты бьешь по нервам зрителя, вызываешь реакцию, заставляешь его вздрагивать, радоваться, плакать и смеяться. Рефлексотерапия воздействует на определенные точки, чтобы запустить процессы самовосстановления организма. А режиссер… Он тоже ищет эти «точки» в актерах, в тексте, в музыке, в сценографии – чтобы запустить определенные процессы в зрителе. То есть, и там, и там мы имеем дело с живым организмом – с телом человека или с душой зрителя. И еще, мне кажется, и там, и там важна эмпатия. Умение сочувствовать, понимать чужую боль, видеть мир глазами другого человека. Без этого невозможно ни поставить диагноз, ни поставить хороший спектакль. Там и там ты вторгаешься в чужое пространство. Разница только в том, что рефлексотерапевт методично пытается вылечить, а я пытаюсь одномоментно, за время спектакля, «вскрыть нарыв». Показать, что прячется внутри. Так что общего… Общее – власть над чужой болью. И это страшно.

– Человеческие чувства и переживания могут служить для Вас основой в работе или профессионализм главенствует?

– Это как спрашивать, что важнее – скрипка или смычок. Одно без другого не заиграет. Знаете, чувства, переживания, это все, конечно, мило. Это как кисти у художника, как ноты у музыканта. Главное – уметь ими пользоваться. Что такое профессионализм? Это когда ты знаешь, как заставить зрителя поверить в то, чего нет. Как нарисовать мир, которого не существует. Человеческая история, чувства и переживания – это, безусловно, материал, с которым мы работаем. Без них театр просто невозможен. Именно они оживляют персонажей, делают их понятными и близкими зрителю. Но это сырой материал. А профессионализм позволяет нам этот материал обрабатывать, трактовать, придавать ему форму, доносить его до зрителя. Это умение владеть своим телом, голосом, речью. Это знание законов сцены, драматургии, режиссуры, актерского мастерства. Если есть только чувства, но нет профессионализма, то получится что-то сырое и невнятное. А если есть только профессионализм, но нет чувств, то получится что-то холодное и бездушное. Так что для меня важны и то, и другое. Важно находить баланс между ними. Театр – это игра. И если ты играешь с удовольствием, если ты получаешь от этого процесса кайф, то и зритель это почувствует. Так что никакой основы нет. Есть только игра. И эта игра должна быть профессиональной. А все остальное – это уже детали.

– Самое дорогое, что есть у режиссера – это актер. Как вам работается с «материалом»: вы в диалоге, или режиссер сказал – актер сделал?

– Актер – это ведь сердце спектакля. Без него ничего не получится. А как с сердцем работать? Скажу, как врач в прошлом – точно не командным тоном (смеется). Для меня актер – это, прежде всего, партнер, соавтор. Без диалога, без доверия здесь вообще ничего не сдвинется с места. Я никогда не прихожу на репетицию с готовым зацементированным решением. У меня есть видение, трактовка, идея, но я всегда открыта для новых предложений, для неожиданных поворотов. И актеры очень часто помогают мне увидеть то, чего я сама не замечала. Мне очень важно, чтобы актер чувствовал себя свободным, чтобы он не боялся экспериментировать. Я всегда готова выслушать актера, понять его точку зрения, попробовать ее воплотить в жизнь. И знаете, очень часто бывает так, что именно из этих споров, из этих поисков рождается что-то по-настоящему ценное. У нас в театре очень талантливые актеры и они во многом меня обогащают. Так что никакой диктатуры. Только диалог, сотрудничество, доверие и уважение. Это, на мой взгляд, и есть самый правильный подход к работе с актерами. Конечно, в итоге последнее слово остается за мной. Я несу ответственность за весь спектакль, и я должна принимать решения, которые считаю наиболее правильными.

– Когда и почему вы перебрались из Саратова в столицу?

– Саратов – замечательный город, очень его люблю. Там прошло мое детство, там я впервые начала заниматься театром. Это была театральная студия «ДельАртэ» под руководством гениального мастера и невероятной души человека, профессора кафедры мастерства актера Саратовской Государственной консерватории им. Л. Собинова – Владимира Захаровича Федосеева. В Саратове было очень уютно и спокойно. Все было знакомо и понятно. Но мне хотелось чего-то большего, более масштабного. Не то, чтобы я бежала от чего-то, скорее, бежала к чему-то. В Саратове было слишком комфортно. А комфорт – это смерть. Москва, конечно, это совсем другой мир. Здесь больше возможностей, больше конкуренции, движения, больше творческой энергии.

– Почему в Москве выбрали именно «Щуку»?

– Что значит, выбрала? Школа сама выбирает тебя. Мастер выбирает тебя. В «Щуке» всегда была очень сильная школа, основательная, проверенная временем. Там не было суеты. Там было уважение к старому театру, но без боязни нового. Там бережно относились к традициям русского театра, учили основам ремесла, воспитывали вкус и чувство меры. А это, поверьте, очень важно, особенно для начинающего режиссера. Потому что без хорошей базы, без крепкого фундамента – невозможно. Я училась у великих мастеров, которые не только передавали нам свой опыт, но и помогали нам сформировать свое мировоззрение, научиться думать самостоятельно. Театр – это жизнь. А жизнь – это поиск. И “Щука” дала мне возможность искать. И не бояться не найти. “Щука” – это прекрасный трамплин. А уж куда ты полетишь – зависит только от тебя.

– Чеховская «Свадьба» и Зориновская «Мелодия» – это классика жанра или могут быть нюансы?

– «Свадьба» и «Мелодия», безусловно, это произведения, проверенные временем. Я бы сказала, что это как драгоценные камни, которые всегда будут сверкать по-своему, если правильно их огранить. Классика – это ведь не закостенелая форма, а скорее вечный источник вдохновения и переосмысления. Что касается нюансов, то для меня они, конечно, неизбежны. Театр – это не музей! Это живая кровь, это пульс, это огонь! Театр должен быть живым, дышащим. Нужно постоянно пробовать и искать, новые способы выражения, новые языки общения со зрителем. В планах на осень 2025 года выпуск премьерного спектакля, название и автора держу в секрете, там мы тоже экспериментируем, ломаем, крушим, переворачиваем все с ног на голову. Приходите и сами увидите.

– Какая из личных театральных премий, наград для вас самая ценная?

– Самая ценная награда для меня, когда мои родители, которые мечтали, чтобы я была врачом, сказали мне, спустя почти пятнадцать лет моего актерско-режиссерского пути, посмотрев мой спектакль: «Да, дочь, сегодня мы увидели, что ты не зря поменяла профессию». А еще самая ценная награда – это когда после спектакля в зале тишина. Такая тишина, что звенит в ушах. А потом аплодисменты. Когда я вижу, что спектакль не оставил людей равнодушными, что он вызвал у них чувства, мысли, переживания, – это для меня самое главное. А за награды я испытываю чувство неловкости, кажется, что недостойна. Надо проработать этот момент с психологом (смеется).

– Четыре ваших постановки в 2022 году – это так вышло или Вы действительно можете легко переключаться, например, с Мольера на Цветаеву?

– Дело не в легкости, а в интересе. Мне интересно исследовать разные миры, разные эпохи, разные стили. И Мольер, и Цветаева – это очень сильные, очень яркие фигуры. Они говорят о вещах, которые меня волнуют. Мольер – это про лицемерие, про глупость, про слепоту, про игру, в которую мы все играем. Цветаева – это про страсть, про одиночество, про поиск себя, про состояние на грани. Что касается количества постановок – просто так сложилось. Были предложения, было желание высказаться. И, конечно, это не значит, что я делаю все легко. Каждый спектакль – это большая работа, это бессонные ночи, это муки, боль и счастье. Каждый спектакль – это как рождение заново. Каждый раз приходится ломать себя, вырывать куски души, выплескивать их на сцену. Сгораю и возрождаюсь снова, иначе нельзя!

– Вы директор и художественный руководитель Театрального центра «На Плющихе» – это разные должности или главное – подход и кадры?

– Директор, знаете ли, это как хороший завхоз – чтобы в театре всегда было тепло, светло и мухи не кусали. А художественный руководитель – это, как бы сказать… Душа театра. Он за репертуар отвечает, за актеров, за то, чтобы зритель не заскучал. Но на самом деле, все едино. Потому что театр – это живой организм, и там все взаимосвязано. Нельзя быть хорошим художественным руководителем, не понимая, что творится в бухгалтерии. И нельзя быть хорошим директором, если не знаешь, чем живут актеры. Нужно уметь видеть общую картину, понимать взаимосвязь всех процессов, уметь находить компромиссы между творческими амбициями и финансовыми возможностями.

И самое главное, конечно, это люди. Люди! Кадры решают все. Нужно уметь находить таких людей, создавать для них благоприятные условия работы, любить людей, давать им возможность раскрыть свой потенциал. Если у тебя есть талантливые актеры, преданные своему делу режиссеры, умные администраторы – тогда все получится.

А если нет… ну, тогда хоть ты трижды гений, толку не будет. Так что, должности – это хорошо, но главное – чтобы команда была слаженная, чтобы все друг друга понимали и поддерживали. Тогда и горы можно свернуть. А иначе – хоть ты там директором, хоть художественным руководителем, хоть самим Станиславским – ничего не выйдет.

– Когда нужно сменить деятельность, чтобы отдохнуть, чем вы занимаетесь?

– Перегрузка в нашей профессии – это обычное дело. Чтобы отдохнуть, нужно умереть. А пока ты жив – ты должен работать. Отдыхаю в работе, она дает силы, возрождает. Это моя терапия. Мой способ выжить. Способ сохранить себя.

Люблю путешествия. Редко удается вырваться. Увидеть новые города, новые страны, новые культуры – это для меня не только отдых, но и источник новых идей, новых впечатлений, новых знаний. Думаю, больше мне нечего сказать. Если хотите узнать больше – смотрите мои спектакли. Там все ответы.

Владимир Сабадаш.
Фото из личного архива Ольги Захаровой

Московская Правда